Пить мочу. Три километра ползти. С пробитым на вылет левым запястьем. С пробитым правым плечом. Разорванными мышцами ног.
Короткая такая война. Калаш 68 года. Из учебного центра в Иловайск. 14 дней в котле. Сейчас госпиталь и неимоверное желание идти дальше.
Это была разведка боем. Сто бойцов, два БМП, один танк. Засада. Когда по нашим начал работать «Град», пришлось отступить назад в лагерь – в Старобешево.
В ту ночь был приказ занять круговую оборону и ночевать на передовой – в подвалах, секретах. К обеду следующего дня у «Азова» уже было пару двухсотых. Подтянулся «Шахтерск».
Минометный обстрел усилился – били прицельно, с разных сторон. Наши снова отступили на Старобешево.
Уже в лагере пришел командир – Юрий Береза. Он сказал: «Донбассу» нужна помощь. Отступать нельзя. Кто не хочет, может не идти». Перед ним стояло человек семьдесят «Днепр-1». Девять отказались. Остальные выполняли приказ до последнего.
«Азов» и «Шахтерск» не пошли.
Їм допомога потрібна. У мене є наказ. Я вірив, я хотів вірити керівництву. І відкидав, відчайдушно відкидав усі балачки про зливання батальйонів.
На четвертый день Артем вошел в Иловайск. Дорогу контролировала 93-я бригада, среди их бойцов Артем встретил друга из Верховцево (на фото в госпитале справа). Игорь позже попадет в плен к чеченцам. Вшестером на БТР и Оке они будут прорываться к своим. Впереди зеленка — позади зеленка. Остановятся, не зная куда идти. В этот момент сзади появится гранатомет. И спереди появится гранатомет. В плену Игорю будут угрожать срезать со спины татуировку — Герб України, но вскоре обменяют на военнопленных.
Наряды, секреты, патрули, зачистка домов — пустые, брошенные жилища. Если нужна была огневая поддержка, Артем выезжал на пикапе с АГС. Я спросила что такое “секрет”. Артем ответил: “Дивись. Я лежу — ховаюсь. Накопичую. Збираю інформацію. Іде ворог. Якщо їх мало — один/два — я їх кладу. Якщо багато, я молюся.”
«Коли я був у полоні, росіяни мене постійно запитували: “Чому ви прикриваєтесь дітьми? Чому ховались у школі?” Я пояснював їм, повільно і довго — ми закріпились у школі, бо спочатку там була база ДНРівців. Вони звідти по нам стріляли. Спочатку ми вибили звідти сепарів, потім закріпилися там. Це уже не була школа на той момент».
«Усе було добре, аж поки нам не сказали, що ми в оточенні. Артилерія нас обстрілвала постійно. Перевага в артилерії була на їхньому боці десь 4:1. Працювали міномети, “Град”, “Ураган”. Нас обстрілювали принаймні по чотири рази на добу. Здавалося, це ми — повстанці і воюємо проти регулярних частин. 25-26 числа почалася паніка. Не тотальна, ніхто не тікав. Просто читали Інтернет і розуміли до чого йде. Усі частини відійшли аж до школи. Кожного дня було по кілька двухсотих. Я собі постійно повторював: “Треба вижити. Треба вижити”.
Приказ был выдвигаться в пять утра 29 августа. Возле каждого села колонна удлинялась, расширялась, росла, поглощая всю новых и новых людей и технику.
Приблизительно в шесть утра начала поступать информация, что русские требуют, чтобы наши солдаты опустили флаги, опустили оружие, бросили и не минировали технику. «Днепр-1» на эти условия не пошел.
Я увесь час думав: “Якщо помирати, то зі зброєю.” Так же? Так?
Вскоре начался первый минометный обстрел, но не прицельный. Микроавтобус, на котором выезжал Артем, был поврежден и раньше, поэтому не выдержал — и попросту остановился.
Хаос. Артем перепрыгнул в желтый «Богдан» – это был “Миротворець” і “Херсон”. Подобным образом поступили все бойцы.
Колонне дали уйти вперед, и она оказалась между несколькими линиями засад. По нашим открыли огонь. Подбитые машины останавливались, переворачивались, из-за них останавливались другие и сдавали назад.
З мого автобуса всі повистрибували. Ми лишилися з бійцем удвох. Я дивлюсь у нього на шиї вервечка з Майдану і тому кричу йому: “Не бійся! Прорвемося!”. У цей момент куля влучила йому прямо у спину, а мені — в плече.
Оніміння. Шум в руці, якесь дивне бовтання. Я заскочив у пікап “Дніпро-1”, але їхали ми не довго. Один потужний вибух і я побачив друга Богдана уже біля колеса. Я підбіг до нього. Він був ніякий. Якраз у цей момент я отримав ще дві кулі.
Артем отползал-отползал, а за ним взрывались боекомплекты наших парней. Его засыпало осколками. Какое-то время длился бой, за которым наступила абсолютная тишина. Артем мечтал, чтобы наступила ночь. Было очень жарко, мучила жажда и хотелось укрыться в темноте.
Долез до кустов, там встретил двух бойцов. Они обещали помочь, но сразу после этого стали ехать колонны россиян. Большие, огромные, с техникой. Ребята, не долго думая, забрали аптечку и убежали. Обещали вернуться. Через полтора часа стало ясно, что не вернутся. Позже, уже в Днепропетровске они сказали, что Артем погиб. Но он не погиб.
В любой непонятной ситуации, притворяйся мертвым. И Артем притворялся. Мимо него шли колонны русской техники – по 8-10 единиц. Всю ночь. Однажды к нему подбежал русский, совсем молоденький солдат и срезал разгрузку, забрал гранаты. Техника шла без фар – иногда в метрах десяти от раненого. Приходилось отползать, чтобы не раздавила, чтобы не раздушила.
Резко похолодало. Зубы стучали. Оголенные нервные окончания давали о себе знать. С девяти утра Артем ждал темноты – в темноте же он мечтал о рассвете. Спас Celox — Артем нашел пол пакетика и засыпал в ногу. Кровотечение уменьшилось. В какой-то момент стало ясно, что наш друг в глубоком тылу, и за ним уже никто не придет.
Земля была выгоревшая, черная. Только маленькие тоненькие дубки чудом уцелели. Артем уцепился за них и приподнялся. Вдали виднелось село Новокатериновка, где он получил первую пулю. Впереди было спасительное Старобешево, но нет, до него бы он не дополз. Решил попытать счастья в Новокатериновке.
Три километра ползком по выжженой земле.
Я займався кросом — це дуже допомогло. Знайшов свій ритм — 10 метрів повзу, дві хвилини відпочиваю. На животі надто повільно. Треба було стати навколішки. Одна рука не розгиналася — опирався на відкриту долоню. Інша навпаки — не розгиналася, тому опирався на кулак. По землі нормально – боляче по асфальту. Щойно зрозумів механіку, механізм як рухатись, стало легше.
Рылся в кучах мусора, но и там воды не было. Дополз до села — в хлев. Свиньи воду свою не отдавали, стали его кусать. Обезумевшая от стресса курица летала по всему сараю и, казалось, пыталась кричать. Артем выполз во двор, упал. Там его и нашел хозяин двора.
Ты чей бушь? Украинская или российская армия?
Украинская.
Йо-ма-йоо!
Вот и все, что сказал мужик. Он поддерживал ДНР. Он перебинтовал Артема. У него под двором лежало шесть убитых украинских солдат. Он нашел их документы и телефоны. Позвонил их родителям. Потом сказал, что парней нужно похоронить и ушел. Вечером за Артемом пришли русские солдаты.
Я одразу зрозумів, що вони росіяни. Солдати здивувались. Я вказав їм на їхній акцент, поведінку. Це дуже чути. Вони спитали у мене, навіщо я воюю за Коломойського? Вони спитали, де армія Правого Сектору? Вони притихли і абсолютно серйозно спитали — де в нас дитячі концтабори? Бо вони прийшли рятувати жінок і дітей… Я скільки міг, все їм пояснював.
У них лишалася остання пляшка мінеральної води. Її віддали мені. До речі, вони не знали слова “сепаратист”! Я розказав. Вони сміялися. Вони називають сепаратистів “ополчєнцамі”.
На следующий день Артема отдали Красному Кресту. 31 августа он был спасен. Вывозили его на вертолете. 28 сентября ЦИК зарегистрировал Артема Кравченко кандидатом в депутаты. В первый раз за всю историю Украины – регистрация проходила вне стен ЦИКа, а прямо в госпитале.
Я спросила, как же все это можно выдержать, и он мне ответил:
— Коли ми йшли у перший бій, я намагався себе готувати до того, що буде. Ми знайшли тіло людини на узбіччі. Ніхто не знає хто це — свій чи чужий? Я довго його розглядав, я намагався запам’ятати його і усвідомити, що таке смерть. Я намагався виховати у собі щось подібне до СМИРЕННЯ: якщо це моя доля, я її прийму.
